Воскресенье. Самый тихий и самый жестокий из всех дней. День, который я ненавижу всей душой.
Не за покой, а за ту оглушительную тишину, что обнажает все раны внутри. Ни звонков, ни сообщений – только пульсирующая пустота. Лишь родители могут нарушить эту гробовую немоту, их голоса – как спасательный круг, брошенный в океан одиночества, но даже они не могут вытащить на берег из водоворота мыслей, что точат душу, как черви.
И странное дело: буднями я сплю до девяти, как будто тело отчаянно цепляется за забытье. А в воскресенье? В воскресенье глаза открываются на рассвете, безжалостно рано, в начале седьмого. Как по злому умыслу. Никуда не надо спешить, нестись, спасаться делами – и вот он, подарок пустого дня: полная, неограниченная возможность провалиться в бездну тоски.
Начинается ритуал выживания. Сижу. Пью кофе. Горячий, горький, как сама эта тишина. Он не бодрит – лишь обжигает губы, напоминая, что я еще жив. Курю. Сигаретный дым клубится призрачными фигурами в солнечных лучах, проникающих сквозь жалюзи. Он не успокаивает – лишь заполняет паузы между ударами сердца, бьющегося в такт одному имени - Мари. Листаю новости - бессмысленно. Картинки и заголовки мелькают, не оставляя следа в сознании. Это не чтение – это механическое движение пальцев, попытка занять руки, пока разум полностью захвачен одной, всепоглощающей мыслью.
Ах, как же хочется… Хочется, но не этого всего!
Хочется проснуться не в "ледяной пустоте", а в тепле твоего дыхания. Увидеть тебя спящую, Мари. Твои ресницы, легкую тень на щеке, расслабленные губы… Аккуратно, приподняться, чтобы не нарушить твой покой. Постоять в дверном проеме, любуясь твоей беззащитной красотой – сокровищем, которое доверено мне на это утро. Потом – на цыпочках на кухню. Заварить кофе – крепкий для себя и ароматный латте с банановым сиропом для тебя, твой любимый. И разбудить тебя не резко, а как открывают драгоценный ларец. Сначала – нежными поцелуями в уголки глаз, в мочку уха, в шепот: «Проснись, душа моя…» Потом – протянуть чашку, чтобы аромат завершил пробуждение. И тогда – обнять. Нежно, но крепко-крепко. Вдохнуть запах твоих волос, смешанный с утренним кофе. Почувствовать, как твое тело, еще мягкое от сна, откликается на объятия. И просто быть с тобой. Молчать. Чувствовать биение твоего сердца рядом со своим. Наслаждаться тишиной, которая не пугает, а укутывает теплом и покоем. Нашим покоем. Нашим воскресным утром, наполненным не тягучей тоской, а тихим, безмятежным счастьем.
Эх… Но это лишь призрак. Призрак прошлого, что приходит по воскресеньям, чтобы терзать душу. Воспоминания о том, что было, и что кажется теперь сказкой, слишком прекрасной, чтобы быть правдой. Мечты о том, чего, кажется, уже не вернуть. Я смотрю на эту пропасть – утраченное былое – и не вижу моста. Не вижу пути назад. Не вижу слов, которые смогли бы разрушить эту ледяную стену между нами. Бессилие гложет, как ржавчина. Вина давит камнем. Хотя я знаю, путь к твоему сердцу и душе есть, но я, потеряв себя, никак не могу его найти.
Воскресенье тянется. Солнце светит в окно, освещая пылинки, танцующие в воздухе. Они похожи на звезды в маленькой, мертвой вселенной этой комнаты. Вселенной, где нет тебя. Где нет крыльев. Где нет смысла вставать рано. Где нет ничего, кроме горького кофе, сигаретного дыма и этой вечной, невыносимой тишины, в которой эхом звучит лишь одно: Люблю… Вернись, душа моя… Как же мне тебя не хватает… Но слова растворяются в пустоте, оставляя только горечь на губах и ледяное отчаяние в сердце. Воскресенье. День Господень. А я молюсь только тебе, Мари. Но моя молитва остается без ответа.
